Речь пойдет о продажных девочках, ведь мальчики женятся только по залету или по любви.
Тогда я побежала к Богу:
«Пожалуйста, помоги мне, о Боже,
Разве Ты не замечаешь моих молитв?
Не видишь, как я молюсь,
стоя на коленях?»
Но Бог сказал:
«К черту тебя»
Бог сказал:
«Иди к черту»
Он сказал: «Иди к черту»
Именно сегодня
И я побежала к черту
Он ждал меня
Я побежала к черту, а он ждал
Я побежала к черту, а он ждал
Весь этот день.
Sinnerman, афроамериканская народная спиритуалистическая песня
Все ли приглашенные идут на свадьбу, желая обеим сторонам счастья?
Конечно, существуют условно порядочные люди, понимающие доброту как попустительство, которым и в голову не приходит, что можно вообще-то плохо относиться к любому из участников торжества и что было бы гораздо человечнее пророчить не подходящим друг другу молодоженам одни беды, чем желать им счастья.
Боту погубили собственные стандарты. Она могла с успехом провести одну из тех ужасных свадеб, на которых нет ни одного гостя, который бы догадался, что свадьба ужасна, но в этом случае надо было не звать школьных подруг, а не звать школьных подруг – значить расписаться в их отсутствии, что в целом значило бы – до сих пор Бота не идеально жила жизнь.
Она пригласила нас в последний момент, за полторы недели до торжества. Любопытство перевесило все: мы согласились.
– Я до последнего не верила, что он на ней женится. – Гигантский подарок закрывал Анеле все лицо, и казалось, что это говорит белая коробка с розовой лентой.
– А я с самого начала поняла, что так оно и будет, – ответила я ей довольно мрачно. – Они ведь так друг другу подходят, – добавила я, вспомнив о присутствии Юна, которого я плохо знала, и Ануара, которого не знала вовсе.
Карим улыбнулся:
– Мне одному послышалась ирония?
– Одному, – серьезно сказала Бахти, стряхивая пепел. – Мы все очень рады, что Айдар встретил Боту.
– Аминь. – Я слегка склонила голову.
– Сегодня будет весело. – Ануар балансировал на бордюре, перенося вес с пяток и обратно.
– О эта многозначительная улыбка. – Юн поднял брови.
– Мне кажется, или капает? – Бахти с интересом посмотрела на свою сигарету.
– Видишь, само небо велит тебе оставить эту пагубную привычку.
– Юн, а проще сказать нельзя? – Бахти ненавидела, когда ей пеняли на курение.
– Слушайте, а действительно капает. – Холодная дождевая капля коснулась моего плеча.
– Капает? Дождь? Подарок! Капает! – панически завопила Анеля и поскакала внутрь загса быстрее, чем позволяли шпильки.
Коробку мы не покупали и ленты тоже не покупали – все это осталось от упаковки фурнитуры, которая поступила в мое ателье на прошлой неделе. Как только я увидела коробку, я вспомнила о финальной распродаже в «Дин Хоум». «Две подушки за шесть тысяч»[1], – я позвонила Бахти из магазина. «В «Дин Хоум» все такое красивое», – с сомнением ответила Бахти. «Зато некачественное», – успокоила я ее.
– Нет, я бы не делал свадьбу в такую погоду. – Юн, нахмуренный, нюхал воздух. Становилось все пасмурней и холоднее, и надежду, что только утром так, а днем распогодится, сдувало ветром.
– Ага, позвонил бы сотне-другой гостей и перенес на завтра, – усмехнулась Бахти. – По идее, лучше двадцатого сентября и представить себе нельзя. Должно было быть тепло.
– Свадьбу надо делать строго в августе, – сказал Ануар.
– Свадьбу вообще не надо делать, – ответил Карим. – И замуж выходить, и жениться надо как можно позже.
– Если мы все еще ведем речь об этой невесте, то нет, она не слишком поторопилась, – сказала я негромко, и все невольно бросили взгляд в сторону Боты, она стояла в отдалении к нам в профиль. Платье с завышенной талией подчеркивало ее живот, накидывая пару месяцев сверху.
Организатор свадьбы загнала нас внутрь: скоро начиналась регистрация.
Мы смотрели с плохо скрываемым разочарованием со второго этажа на первый, где Айдар то и дело наступал Боте на платье. Парадные и с постными лицами, мы выглядели так, будто пришли на полусвадьбу-полупохороны: худенькая Бахти в смокинге, я в алом платье от Оскара де ла Ренты (сначала мне показалось, что я перестаралась, но потом многие стали расступаться, давая мне пройти, и я поняла, что перестаралась настолько, что уже не сама выгляжу слишком роскошно, а другие выглядят недостаточно хорошо), Анель с цветами в волосах, в платье цвета домашних меренг.
– Этот неловкий момент, – прошептала Бахти, – когда гостьи на свадьбе красивей невесты.
Я с удовольствием расправила складки на платье и ответила ей, что нельзя указывать на физические недостатки человека, это все аукается.
– Глаз выбьют? – переспросила Анеля.
– Нет, дочь с толстой шеей родится.
– Хорошо, – сказала Бахти, – я не буду говорить, что она беспородная, мелкая, неудачно выкрашенная в рыжий и у нее нет профиля…
– И стиля…
– И приличного визажиста…
– Да, и парикмахера тоже. Нельзя так нельзя. А можно говорить, что она недалекая, убого-тупая, невоспитанная колхозная прошмандовка?
– Ты же не хочешь, – Анеля пыталась не ржать, – чтобы у тебя родилась такая дочь? Вот и не говори.
– Не буду, – вздохнула Бахти.
– Ни в коем случае не говори, – я убрала белую ниточку с пиджака Бахти, – что у нее нет носа.
– Даже не думай, – подхватила Анеля. – Какие вы злые, девочки. Может, она стала неплохим человеком.
– Или богиней секса, – предположила Бахти.
Мы перегнулись через перила и вперились в невесту.
– Не-а, – я выпрямилась, – это вряд ли.
– Неужели он не мог найти другую богатую девушку? – в энный раз спросила Анеля.
Не то чтобы Бота не была завидной невестой, но сначала она ужасно долго была лиственницей, а потом оказалась сущим бревном. Бота располагала чудесным приданым (Бахти, узнав его размеры, сказала, что сама бы на ней женилась и сделала бы ее счастливой), но у нее не было ни мозгов, ни сердца, ни намека на достоинство, ни, вследствие первых трех пунктов, других женихов, помимо Айдара. А еще у нее напрочь отсутствовал вкус, совсем от слова вообще, что затрудняло поиск парней и мешало достойным молодым мужчинам узнать ее поближе, а именно узнать, чья она дочь, – вместо фамилии отца у нее было старое, как обивка в сельском автобусе, имя деда.
Шесть лет Бота надеялась, что ей встретится кто-нибудь, чье соотношение неверности и небогатства было бы менее удручающим. На седьмой год произошло два события. Во-первых, у Айдара умерла бабушка, оставив из всех внуков именно ему чудесную трехкомнатную квартиру в самом центре, – и хотя это ничего кардинально не меняло в богатстве Боты, она относилась к тем поразительно жадным людям, которые не согласны терять ничего, что можно приобрести. Во-вторых, Бота обнаружила, что Айдар стремительно удаляется от нее к семнадцатилетней студентке, удаляется, получив повышение по работе, а Бота уже проводила замуж всех своих подруг – кроме нас, конечно, но нам было можно, мы с ней жили в разных мирах. Айдар был красивым парнем, невероятно красивым, и неглупым, и еще очень молодым, и было совершенно очевидно, что однажды он сделает прекрасную карьеру, и даже его продажность можно было простить за милые манеры, – и Бота бросила пить противозачаточные. Другими словами, они были той удивительной парой, которая соединила в себе сразу две весомые причины для заключения брака: если вам не нравился жених, можно было сказать, что он женится ради денег, а если вам не нравилась невеста, правдой было и то, что она женила его на себе, залетев.
– Смотрите, какие счастливые. – Бахти кивнула в сторону парней. Карим, Юн и Ануар стояли среди остальных костюмов и смокингов довольные, в радостном возбуждении.
– Не понимаю, чему они радуются – неужели им не видно, что их близкий друг женится на дуре? – спросила Анеля.
– Мне давно кажется, – Бахти подняла брови к вискам и хитро улыбнулась, – что мужчины не желают друг другу ничего хорошего. Не знаю ни одного мужчину, который бы сказал своему товарищу: «бросай эту стерву», или «ты достоин лучшей работы», или «ты сопьешься, я не буду тебе больше наливать».
– Мда, под видом мужской солидарности творятся страшные дела, – подтвердила Анеля.
– Может, все проще? – сказала я совсем тихо, чтобы и Анеля наконец перестала вопить. – «Сейчас я буду пить, сейчас меня напоят»?
Нас попросили занять места, штора, свисавшая с головы Боты, потянулась по красным ковровым ступенькам.
– Почему не спросили, – горячо зашептала Анеля мне на ухо, – есть ли в зале люди, знающие причины, по которым этот мужчина и эта женщина не могут вступить в брак?
– Потому что таких людей тут как минимум трое.
Мы расхохотались, тетка Айдара повернулась и шикнула на нас.
Голубей молодые пускали под холодным моросящим дождем.
– Господи, какие катания в такую погоду, – разворчалась Анеля, увидев лимузины.
– Анеля, ныть нехорошо. Ты можешь и не заболеть менингитом, – я пыталась не намочить подол в лужах, – и кровавый цистит – это совсем не так страшно, как рассказывают.
Бахти как-то удачно пропустила вперед всех, как она их звала, неоченьских, так что Карим, Ануар и зануда Юн успели отвертеться от настоящих подруг Боты и сели в машину вместе с нами.
Это были самые мокрые, самые скользкие, самые скучные, самые ветреные и холодные катания, и хотя жизнь еще не закончилась, было как-то понятно, что хуже катаний никогда уже не будет.
– Почему мы без шампанского? – каждую остановку недоумевал Ануар. Всякий раз, стоило ему покинуть компанию и устремиться к магазину, его звал жених, или дружка, или фотограф.
– Если я сейчас не выпью, – сказал Юн похоронным тоном, – я заработаю воспаление легких и умру.
Должен же он хоть что-то зарабатывать.
– Ничего, вон невеста в тонкой синтетике и вполне бодренькая, – сказала Юну Бахти.
– Ее греет свидетельство о браке. – Карим даже не потрудился снизить голос.
– Знаешь, как мне холодно в босоножках? – Анеля прыгала на месте.
– Потому что свадьбу надо делать в августе, – сказал Ануар. – Знаете, что самое ужасное? Мы столько позируем, но никогда не получим снимки.
– Никогда, – кивнул Юн.
– Кроме тех, что сделают для Инстаграма, – возразила Анеля.
– Безвкусно отфильтрованные, – я представила себе фотографии, на которых нас отметят, – слишком желтые, слишком размытые, да еще и отрезаны по суставам.
– Это как? – спросил Ануар.
На заднем плане невеста снималась с сестрами, жених приближался к нам, мы сделали доброжелательные лица.
Широко улыбаясь, я тихо и быстро ответила:
– Это когда ноги есть, а ступней нет, или руки есть, а кистей нет, или когда…
Но тут подошел Айдар.
– Ну, как оно? – Преувеличенно бодрый, он смотрел на всех и мимо каждого.
– Погода чудесная, – поэтическим тоном произнес Юн.
– Казахи говорят, дождь – это к хорошему, – вставила Анеля.
Не прошло и секунды, как появилась Бота и крепко взяла мужа под руку (как будто кто-то будет посягать на него в день свадьбы).
К семи вечера, продрогшие, еле шевеля ногами, мы добрались до ресторана. Парни пошли с кем-то здороваться.
– Быстро в туалет. – Я утянула Анелю с Бахти. – Сейчас там будет очередь, как в Лувр в дни школьных каникул.
Куда более спокойные, но все такие же холодные – везде работали кондиционеры – мы пошли к карте рассадки. Бахти с Анелей искали наши имена в списке столов, начав с начала. Я заглянула в самый конец:
– О, мы сидим за лучшим столом с красивыми друзьями Айдара!
– Где? – Бахти с Анелей так перевозбудились, что чуть не стукнулись головами.
Я закатила глаза.
– Как только увидите стол на самом отшибе и пару обреченных детей за ним, не уходите далеко: это наш.
У Бахти вытянулось лицо. Я увидела, как Карим, Юн и Ануар садятся за один из лучших столов в центре зала, вместе с сестрами Боты, так далеко, что они нас даже не увидят. Мы этого вовремя не ценили, но, видимо, все, что мы испытывали до этого момента, – это была радость.
– Бота скорее съест пластикового лебедя за своей спиной, чем расщедрится на таких, как Ануар, для заведомо грешных, вредных девушек. Это мы, – пояснила я слегка грустной, замерзшей Анеле.
– При чем тут вообще лебеди? – Бахти бросила возмущенный взгляд на инсталляцию над подиумом молодоженов. – При чем тут эти верные, благородные создания?
– Она на шестом месяце, у них не было времени перебирать всех птиц и вспомнить самую меркантильную, которая бы еще славилась добрачной беременностью.
Анеля тем временем перепробовала все стулья за нашим столом:
– Это логически невозможно, но как я ни сажусь, я остаюсь спиной к залу и весь зал – спиной ко мне, и я ничего не вижу – ни сцену, ни танцпол, ни стол молодых.
Возле нас стояла колонка – так близко, будто не только не хватало места, но ее еще и нарочно придвинули. Оставалось надеяться, что она будет работать во всю мощь, и хотя мы ничего не увидим, мы лучше всех все услышим.
– Какой кошмарный стол, – сказал взявшийся из ниоткуда Карим, в руках у него был стул. – Юн еще предупреждал, что у вас худший стол в зале.
Вслед за Каримом подошел Ануар – Бахти просияла, – и Юн тоже притащился. Я давно замечала, что Юну все еще нравится Бахти, но, видимо, не настолько, чтобы жертвовать хорошей рассадкой по собственной воле.
И хотя мы уже немало пострадали на этой бессердечной свадьбе, главное разочарование вечера ждало нас впереди: на столе стояли ледяные кумыс[2] и шубат[3], вода и даже отдельный лед, но ни намека на горячительное.
– Я не смотрел новости месяц, на работе аврал был. – Ануар таращился на питье, не садясь. – Когда объявили сухой закон?
– В VII веке, – ответил Карим. – На Ближнем Востоке.
– Я не чувствую пальцы ног, – заныла Анеля, – я не чувствую пальцы рук, я не чувствую…
– Запаха виски. – Все еще шокированный Ануар занял место между Бахти и мной.
– Я согласен на коньяк «Казахстанский», – сказал Юн.
– Даже я на него согласна. – Это была правда.
– Интересно, когда Айдар успел принять ислам? – спросила Бахти.
Анеля сняла босоножки и усиленно терла ступни друг об друга, шмыгала и дула на руки.
– Может, свалим? – Юн смотрел на стол с тоской.
– Ах ты мой маленький бунтарь.
– Да иди ты, Ануар.
– Никогда не понимала, – перебила их Анеля, – почему все невесты поголовно надевают на свадьбу платья-бюстье, а беременные невесты – платья на бретелях. Типа, покажись голой сразу всей родне?
– Никогда не видела такую колхозную родню, – сказала Бахти.
– В твоем представлении Земля вообще квадратная: от Ленина до Дзержинского, от Абая до Кирова[4], – Карим рассматривал куриную ножку, – микров и аулов и их жителей на твоей Земле нет.
Единственное, что не полностью, но виднелось нам, был экран, куда транслировалось происходящее. Бота, Айдар и свидетели прошли по белой дорожке, в конце которой Айдар решил поцеловать Боте руку на камеру. Целуя, он не наклонился перед ней, а поднял ее кисть к своему рту, а Бота была ниже его на четверть метра, и ее короткая конечность с трудом растянулась на такое расстояние.
– А долго мы должны тут находиться? – спросил Юн. Все это время он гипнотизировал взглядом воду в своем бокале, но та не обратилась в вино.
– Слово скажем – и можем идти, – ответил Ануар.
Юну заметно полегчало. Я прыснула:
– Ануар забыл добавить, что это будет после торта. А торт будет после второго стола. А второй стол, – продолжала я издеваться, глядя на тускнеющее лицо Юна, – будет через вечность, то есть после этого стола.
Из колонки, со страшным жирным кашлем, раздался первый тост: молодым желали дожить вместе до правнуков.
– Спорим, они не доживут до первого школьного звонка будущего ребенка, – сказала Бахти.
– На что спорим? – оживился Ануар. – На деньги или на желание?
Карим вынул из пиджака праздничный конверт, в котором, по всей видимости, лежал подарок Айдару и Боте:
– На деньги.
– Нам же придется общаться полным составом, чтобы отдать выигравшему приз, – сказала Бахти.
– Если ты обещаешь не снимать эту голову[5], я согласен с тобой общаться и дольше, – пообещал ей Ануар. – Итак, делаем ставки: когда они разведутся?
– Ты имеешь в виду, официально разведутся или разъедутся? – Я уточнила момент, который в будущем мог вызвать большие разногласия.
– Расстанутся и уже не сойдутся, давайте так.
– Когда отметят ребенку годик. – Я вынула из клатча купюру и положила в центр стола, поставив тарелку с рыбной нарезкой на тарелку с мясной нарезкой и освободив таким образом место.
– Они навсегда расстанутся через одиннадцать месяцев, – сказал Ануар, добавив конверт к моим деньгам.
– Три года, – сказала Анеля. – И второй ребенок.
Она колебалась несколько секунд, но положила явно больше, чем я.
– Семь несчастливых лет. – Юн присоединил и свой подарок к ставкам.
– Двое детей, младшему будет полтора. – Карим положил конверт в центр стола.
– Они не успеют отметить вторую годовщину свадьбы. – Бахти сняла с мизинца кольцо и бросила его поверх всех ставок.
Первый стол длился долго, как полярная ночь, как правление турок-османов, как эпилог после «Войны и мира». Верхний свет наконец погас, включился пляшущий, дикий фиолетовый, и большинство гостей подорвалось танцевать. Карим поймал мой взгляд – я хочу? – но я, видимо, так скривилась, что он рассмеялся. Он прикоснулся к моему голому плечу привычным быстрым поцелуем – это было ласково и нормально, даже с учетом нашего последнего расставания.
Ануар вытащил Бахти в центр круга. Бахти танцевала красиво, ужасно красиво. Так соблазнительно, так нежно. Играла какая-то фигня, но стройная Бахти со стройным Ануаром танцевали под нее так, будто это Крис Исаак[6], и они полуголые на пляже, и к ее влажному телу прилип песок, и все снято на черно-белую пленку, и плывут ускоренно-замедленно облака.
Анеля заметно повеселела – Юн танцевал возле нее.
В зале было слишком темно, чтобы фотографироваться, и я решила пойти в туалет – там неплохое освещение над зеркалами, и где-нибудь в холле тоже можно будет сделать селфи. Я встала, и в этот же самый момент Карим наклонился ко мне что-то сказать. Его нога стояла на моем подоле, я сделала один маленький шаг.
Оно порвалось.
Может, не стоило сразу же поминать его мать, но, к сожалению, моя мать не научила меня альтернативе. Карим скромно прибрал к себе ногу, как будто оторванная ткань могла вернуться на место. Он молча пялился на огромную дыру, образовавшуюся между моим поясом и бедром. Меня затрясло от бессильной ярости, когда сердце долбится внутри, как колокол в котельной при гибели «Титаника».
– Кора, прости. – Карим приподнял ткань, пытаясь присобачить ее обратно, но она снова эффектно упала. – Его можно будет зашить?
Я не стала ему отвечать.
Я стояла на крыльце ресторана уже час и с мазохистским удовольствием мерзла. Платье стоило две тысячи долларов, но я обиделась на все двенадцать. Ко мне то и дело прибегала Анеля, к подкладке своей сумочки она прикрепила не меньше пяти английских булавок от сглаза – Анеля не побоялась остаться безоружной против сотен глазливых гостей и отдала все булавки мне, чтобы я хоть как-то прикрыла свое большое бедро. Один раз, с недостаточным раскаянием в глазах, ко мне подошел Карим. Он накинул мне на плечи свой пиджак – шелковая подкладка была приятно теплой от его тела и пахла гипнотически тяжелыми духами.
– Кора, я знаю, что в твоем ателье не получится восстановить платье, но у меня есть знакомая…
– Я надеюсь, вы оба разоритесь, и ты, и твоя знакомая, или молния в вас ударит, или, что еще хуже, вы съедите испорченные гребешки под сливочным соусом, за которые ты втридорога заплатишь в дорогом рыбном ресторане, и тебя три часа кряду будет рвать рыбой, пока тебе не покажется, что даже стенки твоего желудка превратились в рыбу и что их ты тоже должен вырвать.
– Я бы мог купить тебе новое платье…
– …но ты жмот и не можешь…
– Но мне кажется, оно разошлось по шву и его легко можно зашить. Кора, мне ужасно жаль, но я думаю, ты драматизируешь.
– Ты же всего лишь порвал мое впервые надетое платье, а я даже сфотографироваться в нем не успела.
Я видела, что ему совестно – его обманчиво благородное лицо опечалилось.
– Иди, – сказала я, – я скоро вернусь в зал.
Прошло еще минут пять, я услышала, что внутри начался второй стол. Я вроде бы успокоилась и собиралась возвращаться, но тут на крыльце появилась Бахти со странным, потерянным выражением. Она несколько секунд подбирала слова, а потом сказала:
– Бота говорит, я ее позорю.
Бахти так и не надела пиджак после танцев, она стояла против света в белой рубашке, и ее тонкая фигурка казалась смешной, как у подростка.
– Мы танцевали, и было весело, и все снимали нас на телефоны, и я на секунду отошла от танцпола, чтобы выпить воды, – тут возникает Бота, хватает меня за руку и тащит в сторону. Она мне все ухо заплевала. Ты же знаешь, что Бота не умеет шептать? Так вот Бота не умеет шептать, у нее что-то ужасное с дикцией, как по мне – лучше б они ей логопеда вовремя наняли, чем в Египет каждый год возить, она там небось и приобрела эту желтую чернявость.
– Бота же копия своей мамы.
Бахти отмахнулась.
– Она мне кучу всего наговорила, но я не все услышала – у нее такой неразборчивый мокрый шепот. Но в любом случае она мне сказала, что неприлично так танцевать на ее свадьбе, неприлично вообще так себя вести и я ее позорю.
На полминуты, которые понадобились Бахти, чтобы раскритиковать Боту и рассказать, что случилось, она собралась – но стоило ей произнести последнюю фразу, и она снова стухла, вся ссутулилась, и впервые за время нашей дружбы я увидела, как у Бахти дрожит нижняя губа. Она расплакалась.
– Бахтиша, – я обняла ее, и она доверчиво положила хорошенькую голову на мою грудь, – милая, она же просто дура.
Бахти, слезы продолжали литься по ее щекам, помотала головой, не размыкая объятий:
– Она это имела в виду. Что я недостойна находиться на ее свадьбе. Что я не умею себя вести. Что я ее позорю.
Я заставила ее выпрямиться и внимательно на нее посмотрела.
– Боту, ради аттестата которой в 11-м классе переписали три журнала, меняя ее позорные тройки на пятерки? Боту, которая ни разу в жизни не оставила чаевых ни одному официанту? Боту, которая залетела от Айдара, бросив пить таблетки, как только узнала, сколько на самом деле на его имени имущества? Эту Боту ты позоришь?
Бахти бросила взгляд на мое порванное платье, и тут я ощутила мстительный прилив вдохновения. Я быстро пересказала ей свой план, и глаза Бахти, еще полные слез, блеснули с ужасом и восхищением.
– Прямо сейчас? – спросила Бахти.
Я прикинула, как лучше сделать.
– Нет, давай после второго стола. Сейчас все сидят, в туалете может никого не быть.
Мы вернулись к ребятам. Ануар выглядел счастливым, как черепаха, которая проплыла полмирового океана и благополучно отложила яйца в безопасном месте, как любитель арбузов, который режет арбуз, а тот трещит, – совершенно очевидно, что Боту позорила только Бахти, и Ануару за то же самое поведение никто ничего не сказал.
Скучно было, будто мы попали в зрительный зал трехчасового конкурса по восточным танцам в провинции. Поговорить было невозможно из-за тамады: он ни на секунду не отключал микрофон, и колонка исправно орала нам в уши пословицы и поговорки.
Мы дождались второго перерыва и разделились: я поставила Анелю сторожить у входа в туалет на случай, если туда не вовремя зайдет Бота с подружкой невесты, а сама зашла с Бахти в кабинки. В соседних кабинках кто-то был, но этот кто-то не видел нас: пора начинать.
– Который из двоих? – спросила Бахти.
– Тот красивый смуглый парень, за колонной сидит, – ответила я.
– Там два парня, и они оба смуглые.
– В черном пиджаке, на араба похож.
Я нажала на кнопку слива, чтобы женщины у раковин напрягли слух:
– Бота мне об этом сказала, когда они уже расписались.
– И Айдар ничего не знает? – спросила Бахти.
– Слушай, если бы он знал, что его невеста беременна от его друга, а не от него, он бы едва ли на ней женился, как ты думаешь?
Вода набралась в бачки, и тишина в женском туалете стала тише, чем в минуту молчания.
– Она призналась мне на девичнике, – я продолжала, – она так плакала, ужас.
– Потому что этот парень не захотел на ней жениться, а она его любит? – Бахти, войдя в роль, спрашивала с таким неподдельным интересом, будто действительно хотела узнать подробности.
– Не знаю, мне кажется, скорей от страха.
– А ты не расскажешь Айдару?
– Да почему я должна это рассказывать? – возмущенным тоном сказала я. – Чтобы я еще и виноватой осталась?
Я снова нажала на слив, давая женщинам снаружи понять, что мы скоро выйдем – и что лучше бы им поскорее убраться из туалета, потому что подслушивать, даже случайно, – нехорошо. Прошло секунд пятнадцать, в туалет зашла Анеля.
– Девочки, вы долго? – сказала она заготовленную фразу, и мы с Бахти быстро вышли.
– Идеально, – восхищенно прошептала Анеля, когда мы как ни в чем не бывало зашагали по холлу обратно в зал. – Если бы вы только видели их лица.
В зале что-то неуловимо изменилось. Висели все те же кремовые шторы с ламбрекенами, схваченные золотыми шнурами. Официанты бегали с тяжелыми подносами, звучала все та же группа, на экране повторялась лавстори, Айдар ходил с приклеенной улыбкой, Бота с настоящей, но вот сидит тетка Айдара с каменным лицом, вот не самая близкая подруга Боты наблюдает за ней с новым интересом.
Я всегда считала, что портить праздники – это последнее дело, этому нет и не может быть оправдания. И что бы мне ни предъявляла позже Бота, в одном она не могла меня обвинить: свадьбу я ей не испортила.
Я только внесла неизвестность в ее некогда предсказуемое будущее.